Олег Мухин - Человек: 4. Рай на земле
Он мысленно улыбнулся, вспомнив, как он не мог попасть ложкой в чашку, всё время натыкался на стенку чашки. Потом научился. Учитель говорил ему: «Это тележка. Тележка.», показывал, как она катится, как поворачивает. С тележкой было проще.
Когда Учитель учил его танцевать, он уже разговаривал довольно сносно, а вот когда они стали играть в футбол, тараторил без умолку, как и все дети в возрасте четырёх лет. Он даже кричал от восторга «Гол!», если ему удавалось обвести Учителя и послать мяч в ворота. Помнится, он кричал и «Судью на мыло!», когда Учитель не засчитывал гол. И тогда Учитель хохотал до упаду.
Они оба любили подурачиться, но, как правило, это были редкие моменты. В основном шло обучение, обучение, обучение. По ночам, когда Учитель спал, он читал книги, много книг. Учебники, энциклопедии, художественную литературу. Особенно его интересовали исторические романы. Но любил он и анекдоты, юмор. А затем Учитель открыл для него мир искусства. Живопись, скульптуру, кино, музыку. Он отдавал предпочтение живописи и музыке, хотя отчасти и кино. Нравился сюрреализм и музыка в стиле «техно». Со временем, правда, утратил интерес к «техно» и увлёкся джазом. Видимо, потому что джаз для него являлся самой свободной музыкой в мире.
А ещё он часто вспоминал тот день, когда они с Учителем отправились в парк, на природу. Он впервые увидел там птиц, живых, а не на экране или на картинке, услышал их голоса. Это был настоящий восторг. Кроме птиц, в парке были и белки. Коричневые, с пепельного цвета пушистыми хвостами и с чёрными бусинками глаз. Учитель кормил их с руки орехами. А вот у него не получилось. Белки его боялись.
Именно в тот памятный день Учитель взял в парк и своего сына. Четырёхлетнего мальчика, постоянно щурившегося от солнца. Мальчик въехал в парк на трёхколёсном велосипеде. Мальчик сказал ему: «Меня зовут Андреем. А как зовут тебя?»
Может быть, действительно это был самый яркий день в его жизни? Возможно. Может быть, на самом деле именно тогда в голове Учителя и возникла эта идея? Наверняка. Иначе как объяснить тот факт, что довольно скоро у него появилось второе «я». Это потом он понял, почему Учитель назвал его, как собственного сына, Андреем. Это потом он понял, что слова «Андрей» и «андроид» очень близки по звучанию.
Хотя он так и не смог припомнить, чтобы Учитель когда-нибудь называл его «андроидом».
16
На плакате был изображён мужчина. Расслабленно сидящий в кресле. Из головы мужчины торчала короткая антенна с шариком на конце. Мужчина был одет в какую-то зелёную униформу.
– Вылитый Зелёнка, – сказал Шибзд. – Только очков не хватает. Эй, Прыщ, иди погляди на Зелёнку.
«И правда похож, – подумал я. – Тоже лысый и с тонко подбритой бородкой, тянущейся от уха до уха. Не его ли это фотография?»
– «Шизофренические расстройства, – Шибзд стал вслух читать текст, напечатанный на плакате, – в целом отличаются характерными фундаментальными расстройствами мышления и восприятия, а также неадекватным или сниженным аффектом…
Мы находились в коридоре, белые стены которого были увешаны плакатами на медицинскую тему. Стояли в очереди в процедурку. Делать было нечего, можно было и плакаты поразглядывать.
– …Наиболее частыми проявлениями болезни являются слуховые галлюцинации, параноидный или фантастический бред либо дезорганизованность речи и мышления на фоне значительной социальной дисфункции и нарушении работоспособности», – дочитал Шибзд и добавил от себя: – Вот, оказывается, какая она – шизофрения.
Прыщ подошёл к Шибзду, пригляделся к мужчине в кресле, сказал:
– Действительно. Я уже тут почитай седьмой месяц, а сходства с Зелёнкой не замечал. Что значит свежий взгляд. Точно, его рожа и пижама такого же цвета, как у него…
Я хотел было тоже прокомментировать текст про шизофрению, но Профессор вдруг оттащил меня за рукав к зарешёченному окну, повернулся спиной к видеокамере и зашептал на ухо:
– Всё. Кончилась наша весёлая жизнь.
– А что случилось? – насторожился я.
– Привезли какие-то новые нейролептики и со следующей недели будут на нас испытывать, – он прервался, чтобы бросить в рот таблетку «от сердца», продолжил: – Сделают из нас зомби. Станем теперь совсем овощами.
– Откуда известно?
– Санитар Гоша по пьяне выболтал.
– И что теперь делать? – расстроился я.
– А что теперь сделаешь? Капут нам.
Я почесал кончик носа.
– Бежать надо, Профессор.
– Ты стену больничную видел? Проволоку на верху? А охранников на воротах? Разве отсюда сбежишь?
– Неужели нет способа? – ещё больше расстроился я.
– Как выбраться, знает один человек.
– Кто?
– Платон.
– Но он ведь в изоляторе сидит, под замком.
– Сходишь к нему, поговоришь. Есть такая возможность.
– Как так?
– Говорю же, есть такая возможность.
– Понял. Когда?
– Сегодня ночью.
– А почему не вы?
– Он тебя выбрал.
– Что значит, выбрал? Почему именно меня?
– По кочану. Много вопросов задаёшь. Знаешь, как его зовут на самом деле?
– Как?
И он мне сказал на ушко. У меня глаза на лоб полезли.
– Так он же в колонии сидеть должен. Процесс по телевизору показывали. Он ещё от адвоката отказался, сам себя защищал. Но ему всё равно дали десятку строгого с конфискацией.
Профессор поморщился.
– Хватит болтать. Ишь разболтался. Иди вон. Твоя очередь. Зелёнка уже отстрелялся. Сейчас впаяют тебе укольчик, чтобы много не трепался.
Зелёнка шёл из процедурки и кривился от боли.
– Зелёнка, – позвал его Шибзд, – иди на себя полюбуйся.
17
«Страница 2 из 4. Как бы то ни было, масонское братство, продолжая оставаться в своей массе профессиональным объединением строителей, получило высоких покровителей, благодаря которым, видимо, и сохранилось тогда, когда ремесленные цехи стали постепенно приходить в упадок и исчезать.
В это время в ложи вступают представители учёной интеллигенции, философы и люди реформаторского склада ума, которые не могли свободно высказывать свои взгляды. В масонство проникают утопические идеи, утверждавшие, что можно построить справедливое общество на основах достижений науки и разума. Развитию этих идей, как нельзя больше, способствовал и состав строительных корпораций, в которые, наряду с представителями тяжёлого ручного труда, входили люди творческие – художники, скульпторы, архитекторы. Масонский цех сам по себе был символом того, что любое крупное дело требует согласованных усилий всех рабочих, как бы ни низки или высоки были их познания и умения. Эта древняя этика строителей стала благодатной почвой для развития идей справедливости, равенства и ненасильственного передела общества на новой, более разумной основе.
Идеи эти было небезопасно провозглашать открыто; отсюда берёт своё начало символический язык масонства. Строительные инструменты становятся знаками, символизирующими нравственные качества, воплощают этические законы справедливости, сам процесс строительства становится символом построения нового совершенного общества. (Отвес – символ стремления к совершенству, уровень – символ равенства, наугольник – символ уравновешенности и примирения неизменного стремления к совершенству с реально достижимым, символ земного, циркуль – символ умеренности и благоразумия, а также стремления к высшему и духовному, мастерок – символ укрепления братских связей. Используется библейская легенда о строительстве Храма царя Соломона.) Масонство, таким образом, постепенно превращается из корпоративной идеологии ремесленного братства в этическое учение, воспитывающее в своих адептах лучшие человеческие качества.
Вот как писал о масонских работах выдающийся русский писатель Михаил Осоргин: «В перспективе липовой аллеи появляются очертания строящегося Храма, который никогда не будет достроен. Сюда стекаются изо всех стран люди, отмеченные не особыми талантами, не профанскими заслугами, не богатством, не родовитостью, не пойманной за хвост славой, а тайной печатью посвящённости. Они никем не призваны – они сами себя нашли и взаимно утвердили. Братская цепь связала их воедино и отделила от злобствующего, больного, непросвещённого мира, который должно пересоздать.
В то время, как другие строители, практики и фантазёры благодетельствуют человечество готовыми программами, потчуют его социальными опытами, вырывают друг у друга вожжи дребезжащих колесниц и катятся кубарем под ноги взбесившихся лошадей – эти тайные заговорщики, вне политических страстей и предрассудков, по ту сторону догмы и обязательных верований, вооружившись молотом и резцом исканий, медленно обтёсывают каждый свой собственный грубый камень, стараясь придать ему правильную, удобную для пригонки к другим форму.
Прошедшие первый искус кладут из этих камней фундамент и возводят стены нового идеального Храма; испытанные в работе наносят прекрасный рисунок на чертёжную доску и руководят стройкой. Величавый Храм растёт и вширь, и ввысь, но масштабы его таковы, что только всё человечество могло бы общими дружными усилиями довершить его постройку единым куполом. Дожить до этого не мечтает ни один каменщик; он довольствуется своим малым вкладом, и он умирает, завещая своё дело мастеру новому, который, может быть, переделает заново всю его работу, потому что лучшее – враг хорошего, а истина никому не известна».»
